Богам – божье, людям – людское - Страница 76

– Гм…

– Вот и ладно. И не смотри на меня так, теперь Алексею с Егором приглядывать за твоим десятком нужды нет – и на тебе позора не будет, и им заботы меньше.

«Так, сэр, подсказка была: лорд Корней признался, что ожидал проявления активности хотя бы от одного из погостных, значит, отвечать на его вопрос можно утвердительно, но надо же ответ как-то и обосновать! Чего же он от вас ожидает? Так-так-так, неожиданный экзамен… и вы, сэр, со своей «диспозицией» неожиданно вылезли. Граф Погорынский на ваш демарш отреагировал не сразу, слушал молча и ни одного вопроса не задал, а потом… Есть! Не оборвал на первых же словах, хотя вам здесь выступать было не по чину, выслушал ваш доклад и ответы на вопросы, а теперь, задним числом, требует продемонстрировать право на подобное поведение! То есть чтобы согласиться с вашим планом, сэр, надо показать присутствующим, что боярин и боярич знают что-то такое, что неизвестно остальным, и даже возможно, что боярич вылез со своими предложениями не сам, а по предварительному согласованию! Извольте, сэр Майкл, оправдывать оказанное вам высокое доверие».

Погостный десятник Кондратий, еще немного побуравив Корнея взглядом, шумно выдохнул и опустился на лавку. Тотчас почти все ратнинцы совершили одно и то же движение – слегка опустили правое плечо и шевельнули рукой возле голенища сапога – убрали на место засапожники. Никакого поединка конечно же не произошло бы, погостных десятников просто-напросто не выпустили бы из горницы живыми.

– Ну, что надумал, Михайла? – вернул общее внимание в Мишке Корней. – Была надежда, что кто-то из них опямятует, или я зря старался?

– Была, господин воевода! Еще в войско Александра Македонского старались не брать тех людей, которые при опасности или разозлившись бледнеют. Если кровь от головы отливает, то человек и соображает медленнее, и видит хуже. Когда ты сказал про Рудного воеводу и приказал десятнику Егору убивать за трусость или неповиновение, десятник Кондратий раскраснелся и вспотел, значит, был готов спорить или драться, а десятник… прости, не знаю имени, побледнел, да так сидел потом, словно пришибленный.

Мишка вовсе не был уверен в правильности того, что излагает, но среди собравшихся вряд ли нашелся бы квалифицированный оппонент, впрочем, усилить впечатление не мешало.

– И еще одно, господин воевода, – продолжил Мишка. – Слова десятника Кондратия об оставленном за старшего писаре, показывают, что он не только о себе, но и о деле думает.

– Кхе! Писарь-то, поди, первый в бега кинулся? А, Кондраша?

– Первым он к кладовым кинулся! – отозвался Кондратий. – Две телеги наворотил, а семейство его еще две нагрузило скарбом домашним, только на выезде, второпях, за воротный столб зацепился, колесо соскочило, телега в воротах застряла… так все там и остались.

– То есть народом он не командовал, не ободрял, не успокаивал, что надо делать, не указывал? – уточнил Корней.

– Даже и не думал!

– Кхе! Ну а вы куда смотрели?

Вместо ответа десятник Кондратий многозначительно покосился на своего напарника, имени которого Мишка не знал.

– А чего я-то? – нервно среагировал тот. – Сказано: писарь за старшего, значит, он за старшего, я-то чего?

«Похоже, сэр, десятники у боярина Федора отнюдь не равны между собой. Первого в неофициальной иерархии Федор наверняка забрал с собой в Туров, а Кондрат, скорее всего, только третий – опытен, не труслив, и перед начальством не очень-то прогибается, вон как деду дуэль предложил. Вот так же, наверно, и боярину Федору высказал как-нибудь то, что думает, да и не однажды, за что и нелюбим, мягко говоря. А этот, бледный да безымянный, начальству поперек наверняка никогда ни полслова, потому и второй. А не попробовать ли?»

– Готов биться об заклад, – обратился Мишка к «бледному и безымянному», – что ратник Дорофей в твоем десятке состоит.

– А чего Дорофей-то? Ну, у меня, и что с того?

– А то, что, как он пленного насмерть забил, я видел, как он грабить наладился, пока другие еще воевали, тоже видел, а в бою я Дорофея не видел, как ни смотрел.

– А ну, заткнись, сопляк! – гаркнул вдруг Корней. – Молод еще взрослых ратников судить!

«Черт вас за язык тянул, сэр!»

– Ишь борзый какой! Не видел он! – продолжал дед, но Мишке было видно, что разозлился он не всерьез, а «для проформы». – А что ты вообще видел? Молокосос, едрена-матрена, сейчас вот велю тебя пинком под зад отсюда выкинуть…

– А и велеть не надо! – Фома начал подниматься из-за стола. – Я его сейчас сам уму-разуму поучу…

«Вот уж хрен… я за базар отвечу, но не тебе!»

Тук, д-р-р – метательный нож воткнулся в столешницу между пальцами руки, которой Фома оперся на стол, и мелко задрожал.

– Пусть вот он меня выкинет! – Мишка указал пальцем на «бледного и безымянного». – Ну, давай! Я же тебя обидел и о человеке твоем дурное слово сказал. Давай! Чего сидишь?!

– Пугать меня, недоносок?! – Фоме явно было обидно, что от неожиданности он испуганно отдернул руку уже после того, как Мишкин нож воткнулся в дерево, не задев пальцев. – Давно пора тебе…

Ш-р-р – скребанул по столешнице окольчуженный локоть Алексея. Рудный воевода не повернул голову и почти не изменил позу, но как-то сразу стало понятно, что его движение и скребущий звук адресованы десятнику Фоме.

– Назови свое имя! – игнорируя Фому, продолжил Мишка, обращаясь к «бледному и безымянному». – И я – боярич Михаил, сын Фролов из рода Лисовинов, опоясанный воин…

Закончить формулу вызова на поединок Мишке не дал десятник Егор.