Богам – божье, людям – людское - Страница 2

Все это будет потом, а сначала – радость встречи и благодарность Всевышнему. Жизнь продолжается.

В крепости у отроков не было ни матерей, ни тем более жен; раненых обозники привезли раньше: легких сюда, тяжелых в Ратное к Настене; убитых – тоже в Ратное. Однако встретить молодых воинов из первого в их жизни боевого похода надлежало как следует. Так, чтобы эта встреча запомнилась на всю жизнь и, возможно, стала бы основой нового, своего собственного, отличного от ратнинского, ритуала. Этим Анна Павловна озаботилась заранее, даже провела пару репетиций, правда, Юльку на репетиции не звали, и она не знала, где ей надлежит встать и что делать. Анна-старшая, как выяснилось, об этом прекрасно помнила. Подхватив Юльку под руку, она притянула лекарку к себе и негромко сказала:

– Держись рядом со мной. Как только Антон доклад окончит, если захочешь, первая к Михайле подойдешь. – Ободряя, слегка напрягла пальцы, которыми держала Юльку за руку, и добавила: – А платок-то, Михайла тогда верно сказал, как раз под цвет глаз.

Слова, казалось бы, приятные, вызвали у Юльки досаду: десятка шагов от лазарета не отошла, а про платок уже дважды услышала, так и будут теперь трепать: для Мишки вырядилась! Хоть снимай да прячь!

– Правильно надела. – Анна снова улыбнулась, теперь уже понимающе. – Михайла его на тебе еще не видел, сразу заметит, порадуется!

Юлька снова ощутила жар на щеках, а губы сами собой начали расплываться в улыбку, но тут внимание Анны очень вовремя отвлек на себя дежурный урядник Антоний:

– Матушка-боярыня! Как Михайлу-то величать теперь? Его же господин сотник… это самое… ну, старшиной-то у нас нынче Дмитрий…

Вести о штурме острога и лишении Мишки старшинства принесли первые раненые, доставленные обозниками в крепость, и для Юльки впервые, сколько она себя помнила, главным стали не забота о пациентах и не сожаление о погибших, а Мишкино несчастье. Именно несчастье, потому что, в понимании юной лекарки, Мишка не мыслил себя отдельно от Младшей стражи. Как же он теперь? За что старик Корзень с ним так обошелся?

Потом, когда привезли раненых из Отишия, все стало еще непонятнее: Мишка, вроде бы уже и не старшина, все равно командовал отроками и даже увел два десятка в самостоятельный поход. Юлька тогда не удержалась и попыталась получить разъяснения у боярыни Анны. Та тоже не скрывала беспокойства за сына, но ответила уверенно: «Старый Лисовин мудр и знает, что делает. Раз лишил старшинства, значит, это для чего-то было надо!» Правда, уверенности ее хватило ненадолго – вести о ранении Алексея тоже были какими-то противоречивыми: то получалось, что ранен он чуть ли не смертельно, то ранение такое легкое, что старшего наставника Младшей стражи даже не стали перевозить через болото.

В конце концов уже Юльке пришлось успокаивать Анну, напоминая, что раненым все всегда представляется в мрачном свете, гораздо хуже, чем было на самом деле, а самостоятельный поход опричников вовсе не опасен, иначе дед Мишку ни за что не отпустил бы. Разговор, что называется, сложился – юная лекарка ведовским чутьем уловила некую теплоту, возникающую между ней и Мишкиной матерью, но тут все испортила Анька-младшая, до того радовавшая собеседниц совершенно необычной для нее сдержанной молчаливостью:

– А если Миньку убьют…

Юльку будто пилой по сердцу полоснуло. То, что мысли Аньки-младшей были почти целиком заняты туровскими женихами, изнывающими в ожидании ее приезда, было известно всем, то, что весь ум, положенный двум старшим Мишкиным сестрам, почти целиком достался одной Марии – тоже, но ляпнуть такое!

Начисто позабыв материн запрет пугать людей ведовством, не заметив уже занесенную для оплеухи руку Анны-старшей, Юлька вывернула «колдовским жестом» ладонь в сторону Аньки-младшей и прошипела таким тоном, что самой стало жутко:

– Если накаркала, женихи тебе уже без надобности!

Получилось настолько убедительно, что дура Анька, отшатнувшись, аж позеленела, а ее мать так и замерла с поднятой рукой, с трудом произнеся враз побелевшими губами:

– Что ж ты, девонька…

Умна была Анна Павловна, не отнимешь, и прихожанкой у отца Михаила числилась образцовой, но в ведовство и прочие колдовские дела верила безоговорочно.

Кончилось все тем, что в ту же ночь Юлька впервые в жизни самостоятельно выступила в роли жрицы Макоши, впервые возглавила проведение обряда. Все девицы, проходящие обучение на Базе Младшей стражи, украсив головы папоротниковыми венками с вплетенными в них Юлькой нужными травами, кружили на лесной поляне, мерцая в лунном свете обнаженными телами, и хором повторяли за юной ведуньей слова оберегающего воинов заговора. Юлька, сама себе удивляясь, вплетала в колдовской речитатив имя каждого отрока, ушедшего в поход, по очереди, и девки взмахами еловых ветвей отгоняли от него беду. Удивлялась же юная ведунья тому, что, не зная родовых имен отроков, поминала их христианские прозвания, и это не вызывало у нее никакого внутреннего протеста или неудобства.

И еще одно, совершенно неожиданное, впечатление подарила юной лекарке та ночь – понимание того, что ощущает воинский начальник, когда каждому его слову или жесту беспрекословно подчиняются десятки людей. Поняла, но не возгордилась, а содрогнулась. Вот так посылают на смерть и на убийство. Так послал поп очистить огнем то место, где жила семья матери…

* * *

Макошь смилостивилась – Минька возвращается, а Антон спрашивает: как величать старшину, переставшего быть старшиной… дурак, какое это имеет значение? Главное – вернулся!